В рубрике «К 75-летию освобождения Рузского района» была опубликована статья о леснике Чепелеве и его сыне, погибших от рук фашистов.
В продолжение этой темы рассказ краеведа В.В.Гаврилова из книги «Непридуманные рассказы о войне».
В этом году исполнилось 90 лет со дня рождения В.В.Гаврилова, жителя Рузского района, фронтовика, автора энциклопедии "Всё о Колюбакино". Начиная с 1967 года Валентин Васильевич занимался краеведческими поисками. он встречался с жителями района, беседовал с лчевидцами событий, работал в архивах. Так появились уникальные рассказы о Рузском районе 1940-1942 гг., о Солнцеве, о Чепелевых....
Валентин Васильевич ГАВРИЛОВ
Помощники партизан ЧЕПЕЛЕВЫ
4 ноября 1941 г. фашистские каратели расстреляли лесника Глубоковского лесничества Чепелева Василия Прокофьевича и его сына Петра за связь с партизанами. Жили они в лесной сторожке неподалеку от Ново-Горбова и Петрова.
Об этой сторожке я знал с детства, когда мы всей семьей ездили на лошади из Колюбакина в свою деревню Углынь. Отец иногда заезжал туда по каким-то своим делам. Хорошо я знал и младшего сына лесника - Сергея. С ним мы учились в одном классе в Колюбакинской школе, а после войны работали на игольном заводе.
Мы с ним договорились о встрече, и он рассказал следующее: "... Отец мой родился в д. Барынино Рузского района в крестьянской семье. Жилось, по рассказам отца, тяжело. Земельный надел не обеспечивал нормального существования, хлеб занимали, чтобы прокормиться до следующего урожая. Отец окончил Михайловскую школу, 4 класса. В 1905 г. во время русско-японской войны был ранен в руку.
При советской власти вступил в колхоз. Работал на Горбовской картонной фабрике, а в 30-е годы перешел по состоянию здоровья в лесничество. Был ли отец коммунистом, не знаю. Но то, что он горой стоял за Партию, за Советскую власть, это знаю хорошо. Если при нем кто-нибудь высказывал недовольство партией, местной властью или правительством, критиковал их, то тут же отец старался доказать, что собеседник неправ в своих суждениях. И нам при удобном случае всегда говорил о преимуществах советской власти и уважении к ней.
В семье нашей было пятеро детей. Отец к нам относился хорошо, любил нас и старался, чтобы из нас "вышел настоящий человек", как он любил повторять. Меня с братом Петей с малолетства приучал к различным работам: косить, пахать, уметь плотничать, владеть топором... Часто брал с собой в лес на обход. Рассказывал о деревьях, их болезнях, доверял клеймить лес на валку, приучал не бояться болотистых мест, и как действовать в случае чего, учил ориентироваться в лесу. Петру было 17 лет, а мне 16.
Примерно с сентября 1941 г. к нам в сторожку стали наведываться какие-то люди, кое-кого их работников игольного завода я узнавал. Приезжали подводы, что-то привозили, разгружали. Нас ребятишек тогда отсылали из дома за чем-нибудь. Но мы все равно подсматривали. Конечно, тогда мы не знали, что готовится партизанская база. Излишнее любопытство у нас в семье не поощрялось, а что происходило - не говорили.
Когда местность была оккупирована немецко-фашистскими войсками, и мы оказались как бы в изоляции в своем лесу, то по некоторым признакам стали догадываться о связи отца с партизанами. Во-первых, у нас прибавилось ещё три коровы. Во-вторых, я как-то раз полез за чем-то в погреб и обомлел: там было много ящиков с консервами, соль, сахар и даже водка. Я, как говорят, прикусил язык и никому об этом ни слова. В-третьих, сначала мать, а потом сестра Мария стала по несколько раз в день печь караваи хлеба или лепешки явно не для семьи, или заготавливать впрок.
Это уже что-то да значило. А уж когда нас с Петром слали посылать относить эту, еще не успевшую остыть "продукцию", сложенную в мешки, и оставлять в чаще бурелома, куда указал отец, стало совсем очевидно - хлеб предназначался партизанам. И у нас была одна из запасных продовольственных баз. Начались тревожно-таинственные дела в сторожке.
Отец стал нас с братом посылать караулить на дорогах. Меня чаще на дорогу, ведущую к селу Аннино, Петра - на Ново-Горбовскую дорогу. Кажется, и сестра Мария иногда выполняла обязанности этакого "караульного".
Отец при посылке "в дозор" всегда говорил: если заметите кого-либо из посторонних или немцев, то старайтесь спрятаться, не выдавать себя, но дайте знать об опасности - свистните. Или, если сможете, то напрямик лесом бегите к сторожке.
В таких случаях мы уже догадывались, что у отца в это время кто-то есть. Из партизанского отряда или красноармейцы и командиры из оставшихся в тылу врага и пробиравшихся к Красной армии и фронту. Отец многим указывал потайные тропки, а потом стал доверять проводы и нам с братом.
Многих посетителей мы не видели. Без нас приходили, без нас и уходили. Мы догадывались, что люди приходили неспроста. Один раз я был свидетелем, как к сторожке подошел глухонемой. Я стоял с отцом. При мне он пытался что-то жестами объяснить отцу. Отец его "не понимал".
А потом сказал мне, чтобы я пошел за чем-то в дом. Я только успел войти в сени как услышал смех. Смеялись отец и "глухонемой". Я приоткрыл дверь и увидел, что они нормально разговаривают. Ну что ж, в партизанском деле конспирация не лишняя предосторожность - подумал я.
Однажды в сторожке ночевали две девушки в гражданской одежде. Отсыпались на печи. Утром отец проводил их одному ему известными тропками. Мне сказал, что девчата из армейской разведки.
Иногда в сторожку заходили проходившие мимо жители окрестных деревень. Рассказывали, стоят ли в деревне немцы, как обращаются с нашими людьми, что иногда снимают теплую одежду: валенки, шубы, варежки даже со старых и пожилых людей. С возмущение говорили о тех, кто подхалимничает, заискивает и лебезит перед фашистами. Находились, оказывается, и такие.
В разговорах часто упоминалась Москва. Всех беспокоила мысль, отстоит ли Красная армия Москву или нет? По всем приметам Москва держалась: и по слышимой не так далеко артиллерийско-минометной канонаде с передовой, и по многим заревам-пожарищам, полыхавшим где-то под Звенигородом, и даже по тому, как вели себя (по рассказам деревенских) немцы.
Идущие к фронту из немецкого тыла красноармейцы, обросшие щетиной, грязные, в изношенных и рваных шинелях, голодные, которым мне с братом приходилось показывать дорогу, подбадривали нас, говоря, что "Враг будет разбит. Победа будет за нами! Наши Москву не сдадут!". Я с невольным трепетом верил их словам.
Однажды к вечеру 3 или 4 ноября 1941 г. мы с отцом заканчивали мастерить сани. Вдруг залаяли собаки, почуяли посторонних. Впереди конников шел невысокий старикашка. Я похолодел: в доме у нас находился молодой партизан Сергей Чистяков.
Он только что возвращался с разведки и остановился отдохнуть и обогреться. Мать с сестрой его кормили. Он сразу же увидел немцев. Сбросил свой полушубок, за печку спрятал пистолет и вынутую из кармана гранату. Попросил у матери телогрейку, мигом оделся и вылетел на крыльцо, потом, не торопясь, подошел к нам.
Колонна немцев, а их было около 80-100 человек остановилась. Старикашка подошел к нам и спросил у отца: - " Что это за парень?" Отец не растерялся, ответил: - "Да вот домой идет в Тереховку из Аннина, заглянул мимоходом к нам погреться".
Отец в свою очередь спросил дела: - "Куда ведешь немцев?" - "Не твое дело" - коротко ответил тот и засеменил к немцам. Одному из них он что-то сказал, и вся колонна, потоптавшись на поляне у сторожки, направилась по дороге к Петрову. Старик поспешил вслед за ней.
Сергей Чистяков сказал отцу, что озадачен, куда это старик ведет фрицев? Может каратели? Отец был явно встревожен, но вида не подавал. Сказал лишь партизану: "Собирайся, сынок, и расскажи там своим о том, видел..." Переодевшись, Чистяков подошел к нам, пожал всем троим руку и скрылся в лесу.
Примерно через час - полтора нас позвали за стол. Не успели мы уйти со двора, как залаяли опять собаки: к дому подходили четверо фашистов с автоматами наизготовку. Подошли к нам, и не говоря ни слова, схватили отца, закрутили назад руки. Наставили на всех автоматы.
И переводчик стал допытываться у отца: - "Ты помогаешь партизанам. Мы знаем об этом. Где партизаны? Ты должен показать дорогу к партизанам. Или скажи им, - кивнул переводчик головой на нас, - пусть они покажут, где прячутся партизаны". Отец пожимал плечами и отвечал за всех: "Мы ни о каких партизанах ничего не знаем. Откуда здесь партизаны"!
Оставив часового около отца и, приказав через переводчика, чтобы мы с братом тоже оставались на месте, трое фашистов вошли в дом. Оттуда послышался громкий плач и детский крик.
Как рассказывали наши после трагедии с отцом и братом, фашисты навели автоматы на мать и сестру Марию, и переводчик приказа оставаться всем на месте, иначе расстреляют. Немцы стали обыскивать дом, переворошили все постели, облазили сундуки и, выбросили их содержимое, сбрасывали с полок посуду, заглядывали под печь. Ничего подозрительного не обнаружив, велели немедленно убраться отсюда.
Облили внутри дома вонючей жидкостью и подожгли. А чтобы лучше горело, выбили стекла. Дом заполыхал. Мы еле сдерживали рыдания из страха быть расстрелянными. Один из фрицев сказал по-русски: "Изба горить - партизан не будють ходить".
Автоматчики встали по два с каждой стороны от нас, и ткнув в бок автоматами, показывая идти на дорогу. Остальным нашим родным переводчик сказал, чтобы уходили в деревню. Мать и Мария бросились просить немцев, чтобы отпустили нас с братом. Переводчик перевел просьбу немцам и спросил, сколько мне лет. Я, кажется, немного убавил. Один из немцев ударил меня ногой под зад так, что я упал, и они оставили меня. "А эти, - сказал переводчик, - будут строить дороги и скоро вернутся ... "
Полураздетые по морозу мы пошли в деревню Голосово. Только отошли от сторожки, как услышали выстрелы, сначала одиночные, потом очередями.
- «Наверное, партизаны наших освободили", - проговорила мать.
Оказалось, что немцы расстреляли отца и брата. Только отвели недалеко от сторожки, на полянке и расстреляли. Обнаружили мы это на другой день, когда пришли на пепелище: может, что осталось от пожара и узнать об отце и брате. Расстрелянные лежали на снегу в разодранной одежде со следами побоев. Рядом с трупами стояла табличка с надписью "ПАРТИЗАНЕН".
Как выяснилось позднее, нас предал житель деревни Лапино Шебинкин. Как-то за обедом отец рассказывал, что вот уже четвертый раз видит в лесу и около сторожки старика Шебинкина.
- "Что ему здесь в такое время нужно ходить по лесу, - сказал отец, - ума не приложу. Старик явно что-то высматривает. Я его спросил однажды, что он делает здесь? Он мне ответил - выбираю виски и оглобли для санок. Разве около Лапина нет орешника или кленов для этого? Старик отвернулся от меня, что-то пробормотал и вышел на дорогу. Никаких заготовок у него не было, только один топорик. Неспроста он тут ходит".
Предположения отца сбылись. Мы, оставшиеся в живых, потом уж видели этого старика, узнали, что он предатель. Мне с сестрой Марией пришлось встретить его в Рузе, когда Шебинкина судил военный трибунал. Нас пригласили на заседания в качестве свидетелей...
Продолжение следует