…Мария Васильевна Чепелева, дочь Василия Прокофьевича, родилась в 1916 году в деревне Барынино. Детство прошло в деревне. Ходила учиться в Михайловскую приходскую школу, в которой учились дети всех окрестных деревень. А в 1935 году вместе с другими девушками из деревни поступила на Колюбакинский игольный завод ушкоточильщицей. Награждена медалью "За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.". Проработала на заводе почти сорок лет.
Когда в 1941 г. завод прекратил работу, и немцы подходили к границам Московской области, она с детьми перебралась к отцу в сторожку, где, как предполагала, немцев может и не будет. Все же безопаснее, чем в Колюбакине. Здесь все свои.
Мария Васильевна дополнила рассказ брата.
"... я знала о связях отца с партизанами, хотя он ни мне, ни братьям не говорил об этом. Мне пришлось много и часто, по несколько раз в день, печь хлеб или пресные лепешки на молоке. Отец, хитренько подмигивая мне за обедом, как-то сказал, что купил подешевке три коровы у пастухов, гнавших стадо в тыл, на восток. А сам же значительно позже проговорился, что эти коровы партизанские. Разве не понятно было, что не для своей семьи пеку столько хлеба и лепешек?
Мать была больна, и как принято сейчас выражаться, больше консультировала меня, чем помогала. Еще горячими мои изделия относили братья, куда им указывал отец, и там оставляли в мешках. Обратно мешки приносил кто-нибудь из партизан. По одному братьям отец не разрешал носить мешки. Иногда носил сам. Он непосредственно и был связан с партизанами. С кем встречался и когда, нам было неизвестно. А иногда делали вид, будто ничего не видим и не знаем.
Если в сторожке появлялся человек свой, из партизан, нас с братьями отец посылал караулить на дорогах. В случае опасности или появления незнакомых людей, мы сообщали об этом свистом. Чаще всего этими людьми оказывались идущие из плена или окружения красноармейцы и командиры Красной армии. Их мы кормили, а потом отец, чаще всего это делал он сам, провожал, указав более безопасную дорогу.
На здешних проселочных дорогах, в стороне от деревень, немцы появились только один раз. Может быть, это был небольшой отряд разведчиков человек в 40 или 50, на лошадях. Подъехали к сторожке, не слезая с коней, осмотрели ее вокруг, держа автоматы наизготовку, и проехали по дороге в сторону деревни Ново-Горбово. Но ведь не исключена была возможность их внезапного появления и еще не один. Вот мы и караулили ...
В тот трагический день, я запомнила - это было 4 ноября 1941 г. примерно после полудня большой конный отряд фашистов появился второй раз со стороны Ново-Горбова, не меньше сотни человек.
Я в это время находилась в доме. И отряд сначала не видела. Но когда всполошился Сергей Чистяков, который в это время отогревался после разведки и обедал, я посмотрела в окно и увидела конных немцев и с ними старика, который шел впереди колонны.
Чистяков что-то попрятал за печку, схватил лежащую на табуретке телогрейку, накинул ее и выскочил на улицу. Там он подошел к нашим, к отцу и братьям. Конные подъехали близко к отцу, старик стал о чем-то говорить с отцом и кивал на Чистякова.
Я обмерла: "Пропали", - мелькнула мысль, и я опустилась от страха на колени перед окном. Меня и мою мать Федосью Ивановну облепили ребятишки и тоже замерли, глядя в окно, ожидая чего-то страшного. Но все обошлось благополучно.
Немцы потоптались около сторожки и направились на дорогу, ведущую к деревне Петрово. Старик поплелся вместе с ними. Мы успокоились. Чистяков переоделся, забрал спрятанное, оказалось, что это был пистолет и граната, и быстро ушел. Мужчины на дворе о чем-то возбужденно разговаривали.
Однако, спустя примерно час или полтора опять залаяли собаки. Напуганные случившимся, все мы бросились к окнам. И увидела, что с дороги к сторожке сворачивают четверо немцев. Подошли к отцу с наведенными на него и братьев автоматами.
Что-то кричали, спрашивали, размахивали автоматами, а потом скрутили отцу руки назад, подтолкнули к нему братьев. Один из фрицев остался с нашими, а трое направились в дом. Мы все сбились в одну кучу около матери. Вошли немцы, наставили на нас автоматы. Дети заплакали, мать о чем-то начала просить немцев. Один из немцев, переводчик, а может и переодетый из наших, советских, крикнул, чтобы мы замолкли, иначе на месте расстреляют.
И начали обыскивать дом. Перерыли все ящики в комоде, сундуки, постели, матрасы; все выбросили на середину комнаты. Ничего они не нашли подозрительного. Хорошо, что в этот день ребята отнесли еще до обеда хлеб для партизан в лес.
Все эти мысли вихрем пронеслись в голове, когда в доме шел обыск. Переводчик сказал, чтобы мы все убирались из дома. Схватив кое-что из одежды, собрались сами, кое-как одели ребятишек. И нас вытолкали из дома. Не успели мы выйти за порог, как в доме заполыхало пламя. Немцы чем-то облили внутри дом и подожгли его.
Переводчик сказал, чтобы мы все уходили отсюда, иначе расстреляют. Окружили отца и братьев и повели по дороге. Я бросилась к немцам, стала просить, чтобы отпустили детей. Отпустили только Сережку. Мы стояли у дороги, не зная, что нам делать. Тогда переводчик еще раз крикнул: - "Кому сказано, чтобы уходили немедленно отсюда. Хотите, чтобы расстреляли! А эти - он двинул автоматом в сторону отца и Петра, - скоро вернутся. Будут строить дороги..."
Оглядываясь на горящий дом и на удаляющихся брата и отца, мы медленно пошли то ли в Лапино, то ли в Голосово, уж и не помню, обливаясь слезами. Недалеко мы отошли от своего бывшего дома, как услышали выстрелы. В морозном воздухе они были явственно слышны. Мать высказала вслух, что может, это партизаны отбили у немцев отца с братом. И эти слова как-то нас успокоили. Появилась хоть небольшая надежда на их спасение.
На следующий день ранним утром мы с братом и сестрами отправились на пепелище: может что удастся узнать о брате и отце, может что-нибудь осталось, не сгорело... Нас там встретили только собаки. Они с воем бегали от сгоревшего дома к опушке леса. Сережа пошел посмотреть, что там может быть, почему так странно ведут себя собаки? Только он отошел, как мы услышали его громкий плач. Мы бросились к нему.
А он стоит на коленях, обхватив мертвое тело отца. Судя по внешнему растерзанному виду одежды, синякам и кровоподтекам на телах расстрелянных, мы догадались, что отца и брата били. Вероятно, пытались добиться от них каких-либо сведений о партизанах. Немцы узнали наверняка, что отец связан с партизанами. Вот и расправились.
Отец как чувствовал, что над нами нависла опасность. Как-то, когда вся семья сидела за столом, он сказал: "Хоть бы скорее освободили Колюбакино. Хочу отправить вас туда. Дело-то вот в чем. Я четырежды видел около сторожки старика Шебинкина. Чует мое сердце, что неспроста он тут ошивается. Кто в такое время ходит-бродит по лесам? Да еще так далеко от своей деревни? Один раз я его спросил, что он здесь делает? А он ответил, что виски ищет для санок. - Орешника и клена около Лапина полно, что же ты там не можешь найти, - сказал я ему. Он что-то буркнул и отошел. От этой контры всего можно ожидать".
Отец всегда уважительно относился к людям. Но этот старик пользовался дурной славой в окрестных деревнях. Приехал он в Лапино за несколько лет до войны из Белоруссии, где его раскулачили. На новом месте ни с кем из соседей не дружил, кляузничал на неугодных ему людей и в райком, и в райисполком. И хотя состоял в колхозе, всячески старался увильнуть от работы...
- В феврале 1942 г., - продолжала свой рассказ Мария Васильевна, - в Рузе проходил суд над Шебинкиным, судил его военный трибунал. Видно есть еще справедливость на земле, если о его предательстве все-таки дознались. Я с Сергеем проходила свидетельницей на процессе. Шебинкин свою вину признал. Прежде чем заявиться к немцам с предложением, он несколько дней выслеживал отца, бывал около сторожки иногда допоздна, в надежде что-нибудь узнать и увидеть.
Здесь на суде он сказал, что видел и не раз, как в сторожку наведывались какие-то люди, как их провожал отец, пожимал им руки. И что коров-то мы держали столько незаконно... Короче, узнал точно про связь отца с партизанами. И после этого пришел в штаб к немцам в Ново-Горбово. Там через переводчика рассказал об отце и партизанах. Когда его судьи спросили, сколько ему заплатили за предательство, не ответил, упорно промолчал.
Предатель рассказал, что когда он привел 4 ноября к сторожке немцев первый раз, то они не уехали в деревню Петрово. Часть конных проехала по дороге, а часть объехала сторожку по лесу незаметно, проверяя, нет ли здесь партизанской засады или охраны сторожки. Потом окружили ее со всех сторон, но так, чтобы их не видно было, скрываясь в лесу. После чего послали трех солдат и переводчика с заданием арестовать всех мужчин, находящихся в сторожке, а дом сжечь. И если будет оказано сопротивление, расстрелять всех, в том числе и детей.
- Откуда ты знаешь о замыслах немцев? - спросил Шебинкина судья.
- По дороге к дому Чепеля переводчик рассказал, что они намерены делать. А меня предупредил, чтобы я не вздумал брыкаться, - ответил он.
- Что значит брыкаться? - переспросил судья. Старик пожал плечами и ничего не пояснил.
Суд длился два дня. Всех вопросов, которые задавали на суде Шебинкину, я уж и не помню... Теперь это уж не имеет никакого значения", - закончила свой рассказ М. В. Чепелева.
Шебинкина военный трибунал приговорил к высшей мере наказания за предательство Родины и смерть партизан Чепелевых.
...Указом Президиума Верховного Совета Союза ССР от 1 мая 1944 г. Чепелев Василий Прокофьевич и Чепелев Петр Васильевич за участие в героической обороне столицы нашей Родины посмертно были награждены медалями "За оборону Москвы" (медали Л № 000533 и Л № 000534).
В 1963 году по просьбе оставшихся в живых родственников останки отца и сына Чепелевых были перенесены из Петровского леса, с места их первого захоронения, на братский мемориал у школы в Колюбакино.
Четыре года спустя, в 50-летие Великой Октябрьской социалистической революции, Указом Президиума Верховного Совета РСФСР бывшее Глубоковское лесничество, где длительное время работал В.П. Чепелев, было переименовано в Чепелевское лесничество с центром в поселке Колюбакино.
Публикуется по книге:
Гаврилов, В.В. Непридуманные рассказы о войне,- М.: ООО Можайск-Терра, 2006. СС.60-68.